Проханов А. А. Тимофей

«...Тимофей рассеянно слушал, смутно представляя себе рисуемые дедом чужие картины, и в нём нарастало желание поделиться со стариком своим несчастьем, выплакаться перед ним за свою загубленную ещё молодую жизнь, рассказать, как темно и одиноко ему, как хочется работать, на своих взглянуть, на деревню, на тёмные колодцы с тяжёлыми журавлями, что так сладко поют по утрам, на огненных красно-золотых петухов, на траву и на пыль. И он, не дослушав, перебив старика, сказал:
– Это всё война понаделала. Я этой войны, нет, не забуду! Ты войну-то видал, дядя Николай, тую, германскую? Знаешь, какая она? Только ты всего-то не видел. Вон ты карусели помнишь, а что такое ПТР, почтенное, тяжёленькое, того не знаешь. И как из него по танкам шарахают, тоже не знаешь. Я сперва бронебойщиком был, это самое противотанковое ружьё на себе таскал. Под Старой Руссой река Ловать, слыхал? Там ихние танки шли, густо шли. Мы на них в атаку ходили, и они нас давили, и я на брюхе под танком лежал, из ПТР по ним шарахал. Там меня первый раз и прихлопнуло. Мина рядом разорвалась почтенная, засыпало меня и голову ранило. Едва отлежался. В госпиталях помыкался. Подлечили. Опять на фронт. Вызывают. Ты, говорят, кто? Какая твоя профессия? Крестьянин, говорю, я. Ага, есть, говорят, такая профессия. Так мы тебя, крестьянин, в танковую школу направим. Будешь башенным стрелком, командиром башни.

Ну, поехал. Как не поехать! Поучились маленько, месяцев пять, скороспело, отправляют в Свердловск, на танковый завод. На конвейер. Ты, небось, конвейер-то не видал. Это тоже вроде твоей карусели, только на ней танки стоят и по ним народ масленый лазает. Получаем машины – и айда под Воронеж! А там аккурат эта самая Курская дуга, почтенная, проходила. Аккурат мы в эту самую дугу и влетели. Месяца два воевал, всё в башенных стрелках находился. По танкам стреляли, технику ихнюю били, силу ихнюю живую косили. Только раз получили прямое попадание в лоб, в лобовую броню то есть. Чем-то он страшным таким шарахнул, что лобовую броню прободил и меня зашиб. Голову крепко задел, всю осколками начинил. Контузил сильно. Очень кровью я был истёкший. Опять по госпиталям мыкался. Подлечили маленько. Из глаз осколки магнитом тягали. В Москве бывал; там такой здоровый магнит, почтенный; говорят, цветные металлы тащит. Им тащили. Но всё равно, видать, нерв был тронут. Стал мой глаз гаснуть. Гаснул, гаснул, совсем погас. Совсем мой глаз погас, а другой только чуть светится. Калекой я стал, дядя Николай. Нету моей мочи, дядя Николай. Чегой-то делать надо! Чегой-то делать надо, а то помру! Ей-ей, помру, дядя Николай, сил моих нет. Ни к чему не притронься! Хоть руки на себя наложи! Давеча вашему парнишке колясочку мастерить надумал, досочки жена принесла. Начал, искровянился весь, бросил. Все из рук валится. Горшки валятся, стаканы, стулья летят. Поросёнку пойдёшь выносить, всё на себя выльешь. Куда ж дальше-то жить?! Сызмальства ведь работал! Крестьянин всё чегой-то делает, всё чегой-то работает от зари до зари. А я-то, я-то, как идол!
Тимофей умолк, тяжело дыша, зарумянился слабым румянцем. Губы у него дрожали. Старый дед смотрел на него внимательно и серьёзно, мигая покраснелыми глазками...»

Проханов А. А. Иду в путь мой : повести и рассказы.– Москва : Молодая гвардия, 2003. – С. 179–180.